Игорь Турчин: «Помогать и заботиться о чернобыльцах в Днепропетровске — дело моей жизни»

В Чернобыль я отправился добровольцем

— Игорь Владимирович, как Вы оказались в Чернобыле?

— В 1980 году я закончил Днепропетровский химико­технологический институт. Там была военная кафедра, и вместе с дипломом инженера­химика я получил воинскую специальность «химик­разведчик». Мне было присвоено звание «лейтенант запаса». Потом я по распределению попал на ПО «Днепрошина» и работал мастером, затем начальником смены в подготовительном цехе. Кстати, цех с тяжелыми условиями труда.

Мой отец воевал и дошел до Берлина, расписавшись на рейхстаге. Меня родители воспитывали в духе патриотизма и любви к Родине. Опять же, я тогда был молод, считал, что мы живем в самой лучшей и правильной стране, честно так считал. Поэтому, когда 26 апреля 1986 года случилась эта беда, вернее, когда об этой беде стали открыто говорить, я подумал: «Я же офицер, профессиональный химик и просто обязан быть там, где Родине сейчас тяжелее всего».

После майских праздников мы с приятелем­однокашником отправились в Бабушкинский райвоенкомат с требованием направить нас на ликвидацию последствий катастрофы. Там нам сказали, что данные наши запишут, но сейчас целая очередь добровольцев, и нам придется подождать.

Наша очередь подошла к концу августа. 23 августа нас троих — Василия Продана (ликвидатор II категории), Павла Попова (ныне — инвалид по онкологии) и меня — вызвали в военкомат, выдали билеты на поезд, и отбыли мы в Белую Церковь.

— Куда Вы непосредственно попали в зоне поражения ЧАЭС?

— В Белой Церкви нас переодели в полевую форму. Погрузили на грузовики и развезли по местам постоянной дислокации. Я попал в село Ораное Иванковского района Киевской области, где меня определили в разведбат 25­й отдельной бригады химической защиты.

Там офицера, которого я должен был менять, за пару дней до моего появления отправили из зоны. Почему, не знаю, скорее всего, по состоянию здоровья. И вводил меня в курс дела также выпускник Днепропетровского химико­технологического института Валерий Гомляков, учившийся на курс, кажется, старше
меня.

Я первые три раза ездил на станцию вместе с ним, потом он уехал. А всего у меня было 33 выезда на станцию. Вернее, никуда, кроме станции, я со своими солдатами и не ездил. Работали мы там по 12 часов в административно­бытовом корпусе №1, занимались дезактивацией обмундирования и обуви, убирали территорию, обустраивали контрольно­следовую полосу и тянули ограждение из колючей проволоки. Я вообще в шоке был: вокруг станции не было никаких ограждений, заборов и так далее. Все это делалось уже в мою смену. А это уже был сентябрь 1986­го.

— Что больше всего поразило Вас там в первые дни?

— Тут надо сделать маленькую ремарку. Дело в том, что сама Чернобыльская зона была поделена на кольцевые участки. «0­я зона» — далее 30 км от станции, например, село Ораное, где мы квартировали. «1­я зона» — где уже было заражение, «2­я зона» — с более сильным заражением и «3­я зона» — непосредственно сама станция.

Поразили огромные яблоки и груши, пустые села. Были в самом Чернобыле один раз — красивейший старинный городок. И все это стоит пустое и заброшенное. Ощущение гнетущее. В общем, все, кто это видел, забыть не сможет...

— На энергоблоки приходилось заходить?

— Да, трижды был с солдатами на крыше технического этажа 3­го энергоблока. Он рядом с 4­м, где взрыв и произошел. Там был я и 16 подчиненных мне солдат. Задача была такая: они по четыре человека выбегали на крышу. Специалисты на мониторе показывали мне, что надо сделать. Далее четверка выбегала, за 30 секунд выполняла задание, а моя задача была строго следить за тем, чтобы они не находились там дольше установленного времени. Один раз освобождали застрявшего в кабелях и обломках робота. Другой раз надо было сорвать какую­то трубу и попытаться ее скинуть вниз. Сорвать мы ее сорвали, немного прокатили, но сбросить уже не успевали.

В общем, вот такая у нас была работа.

Сапоги

— Выдавались какие­то средства защиты Вам и солдатам?

— Когда были на крыше, выдавали специальные противогазы и свинцовые передники. А для остальных работ в «прачке» или на периметре станции — обычные лепестковые респираторы от пыли, да и все.

— Самое яркое впечатление от работы на самой станции?

— Сапоги. Поясняю: после первого подъема на крышу 3­го энергоблока все мы отправились в баню. Мои хлопцы пошли в подвал административно­бытового корпуса этого же энергоблока. А я решил сэкономить время, не толкаться в очереди и пошел в АБК 1­го корпуса, где было свободнее.

Помылся, переоделся в подменную форму, а сапоги надо было отмывать самому. Видимо, я их плохо отмыл. Иду на дозиметрический контроль, солдат­дозиметрист меня проверяет, сапоги «звенят». Говорит: «Товарищ лейтенант, я вас не пропущу, перемывайте сапоги!» Пошел, перемыл, на проверку — опять «звенят». Солдат не пропускает. А я вижу, что мои солдаты уже выходят из зоны контроля и идут к машине. Мне надо их везти в Ораное на обед и отдых, без меня водитель их не повезет. А меня не пускают.

Тут вижу, идет офицер, который спал в нашей палатке недалеко от меня. Спрашивает: «Игорь, в чем проблемы?» «Да, вот, — говорю, — так и так...» А офицер этот на складах работал, он мне за пять минут принес новые сапоги, я переобулся, а те сапоги выбросили.

До сих пор благодарен солдату, который меня в «звенящих» сапогах не выпустил. Неизвестно, сколько бы я тогда дополнительно цапанул радиации и был ли жив сейчас. Благодарен и тому офицеру, что принес мне новые сапоги.

Кстати, в тот же вечер перенес свою койку из офицерской палатки к солдатам своего подразделения и так с ребятами жил до самого отъезда из зоны 1 октября.

— Сколько всего пришлось провести в Чернобыльской зоне?

— Полных 37 суток.

— Правда ли, что машины вам после нескольких заездов на станцию меняли?

— Нет, за все время я не помню, чтобы появилась хоть одна новая машина. Ездили на зараженных. На контроле стоял особый автомобильный дозиметр. Японский, последней модели. Пройти его, как положено, было невозможно — звенел. А машины, сколько их не мой, до конца не вымоешь. А люди уставшие, голодные. Так что делали наши шоферы: проезжали мимо «японца» и делали резкий поворот. Шлейф пыли сдувало в сторону, и «японец» не реагировал. Понимали, что поступаем нехорошо, а что было делать — других машин у нас все равно не было.

— Как относились к вам местные жители с неотселенных территорий?

— Великолепно. Знаете, сегодня у нас идет АТО. Бойцы АТО — герои, безусловно. Они защищают нашу страну, нашу землю. Тогда нас местные жители также воспринимали как героев, спасающих их и землю от врага. Пусть невидимого, но от этого не менее опасного.

Помню, уже «дембельнулся» я, прихожу на автостанцию в Иванково. И ехать мне надо было домой, в Днепр, не сразу, а еще заехать в Шостку за женой, которая гостила в то время там у родственников. А очередь в кассах сумасшедшая, и автобус, как назло, через полчаса. Думаю, пролетаю. Вдруг люди замечают меня в форме, с вещмешком на плече. И начинают говорить: надо пропустить парня (а мне было тогда всего­то 28 лет), он же нас спасал. В общем, взял билет без очереди и уехал. Было очень приятно.

Не знаю, делается ли для чернобыльцев где­нибудь больше, чем в Днепропетровске

— Игорь Владимирович, давайте вернемся в день сегодняшний. Что сделано, и что еще надо сделать для чернобыльцев в нашем городе?

— С 1999 года я возглавляю городскую общественную организацию «Союз Чернобыль Украины». Сразу хочу сказать, с самого начала нас поддерживал бывший мэр Днепропетровска Иван Куличенко. При его непосредственной поддержке принимались «чернобыльские» программы по оказанию материальной помощи как ликвидаторам, так и всем пострадавшим на лечение и оздоровление. С 2006 года стали получать материальную помощь и вдовы чернобыльцев, умерших от болезней, вызванных полученным облучением. Тогда им выплачивалось по 200 гривен, что было немало на тот момент. При его же поддержке в городе установлен мемориал чернобыльцам. Огромное спасибо всем, кто помогал в его создании, помогал на благотворительной основе.

Выделялись и выделяются путевки на оздоровление в санатории в Трускавце, Бердянске и Новомосковске.

Удалось найти взаимопонимание и с нынешним мэром города Борисом Филатовым. В этом, 2016 году, на чернобыльскую программу выделено в 2 раза больше средств, чем в 2015­м. А на оказание материальной помощи на приобретение лекарств, операции и так далее — миллион гривен, на оздоровление (приобретение путевок в санатории) — еще полтора миллиона гривен.

К 26 апреля все вдовы чернобыльцев получат материальную помощь в размере 1500 гривен каждая. Все инвалиды­чернобыльцы также получат по 1500 гривен, только к 26 апреля — по 750 гривен, и еще по 750 — к 14 декабря, дню окончательного закрытия саркофага над 4­м энергоблоком.

Я не знаю другого такого города в Украине, где бы чернобыльцам так помогали.

— Чего еще не хватает вам, чернобыльцам Днепропетровска?

— Хотелось бы, чтобы в нашем «чернобыльском» отделении в больнице Мечникова увеличили количество дней на лечение и реабилитацию чернобыльцев. Хотелось бы, чтобы лечение чернобыльцев проходило и в госпитале инвалидов войны и боевых действий. Там медицинская база и специалисты очень хорошие.

Обидно, что в 2015 году народные депутаты приняли поправки, согласно которым если умирает ликвидатор I категории или инвалид, получивший инвалидность в результате ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, то 50­процентная скидка на оплату коммунальных услуг у вдовы остается. А если уходит из жизни просто чернобылец второй категории, то его вдове придется доказывать в экспертном совете в Киеве, что муж скончался в результате полученной радиации. Иначе ее лишат льгот на оплату «коммуналки». Нехорошо это как­то.

— Трудно ли 17 лет возглавлять чернобыльскую организацию города?

— Трудно. Мои родные и друзья иногда задают мне вопрос: «Игорь, ты — сам инвалид­чернобылец, у тебя есть неплохая пенсия, хорошая семья, квартира в центре города, машина. Оно тебе надо еще и там переживать, пробивать лбом чиновничьи препоны?» Иногда задумываюсь: а надо ли? И понимаю — надо. Я это делаю не только для ребят, не только для вдов, для пострадавших детей Чернобыля, ставших инвалидами. Я это делаю еще и для себя, просто для того, чтобы жить. Это часть моей жизни. Это, если хотите, как езда на велосипеде: крутишь педали — едешь, перестал крутить — немного прокатился по инерции и упал. Это еще и мой долг перед теми, кто так же, как и я, прошел через ад взбунтовавшегося «мирного» атома. Прошел, спас других и выжил.

— И последний вопрос: сегодня есть такая «экскурсия» — турпоходы в Чернобыль. Неофициальные, конечно, но есть. Насколько это оправдано и опасно?

— Понимаете, если человек хочет туда попасть, да еще и деньги за это платит, запретить ему делать это мы не можем. Зачем люди туда идут — мне непонятно. Есть же люди, прыгающие на «тарзанках» с мостов, гоняющие по ночам по пустынным трассам на автомобилях и мотоциклах. Зачем они это делают, у меня ответа нет. Опасно ли «лезть» в зону ЧАЭС? Очень опасно. Но это мое личное мнение.