Сергій Куликов

Народився 20 листопада 1987 року. Мешкаю у Дніпропетровську.
Автор збірки віршів «Стадия» (2011). Співавтор збірки віршів «Версия» (2008, разом із братом Дмитром Куликовим).
Член Конгресу літераторів України. Учасник (з 2005 р.) і керівник (з 2012 р.) літературної студії «Вуглик» при Національному гірничому університеті.
Переможець конкурсу поезії всеукраїнського літературного фестивалю «ТА-НЕ-НА-ДО фест-2010» (Дніпропетровськ), фіналіст і переможець конкурсу експромтів всеукраїнського літературного фестивалю «Ватерлінія-2011» (Миколаїв).

Новогоднее

Люди трусливы и склонны выдумывать Бога,
людям потребны парады, пиры и спектакли...
Радость по графику – странная радость, не так ли?
Разве она не убога?

Люди цикличны и этим отчасти увечны,
склонны гордиться уж тем, что сумели родиться.
Быт протекает размеренно. Рабство традиций —
повод не думать о вечном.

Праздник за праздником – так коротаются зимы.
Выпил, покушал – мороз не особо и жжётся.
Люди – несчастные пленники культа обжорства.
Снова – реклама «мезима».

Снова – фальшивая сказка. Гирлянды цветасты,
но отчего-то веселье вокруг – неживое.
Где вы, пьянящие запахи шишек и хвои?
Ёлка моя – из пластмассы.

Где вы, большие шары и стеклянные бусы?
Детство теперь уже кажется чем-то старинным.
Молча сижу, механически жру мандарины,
даже не чувствуя вкуса.

Памятник

В библиотечном холле, под стеклом
висят на стенде старые стишочки.
Они врывались в души напролом,
смешны, нежны, по-юношески сочны,

покамест энтомологи сачком
не изловили, в рамку их пристроив.
Когда-то был я с автором знаком
и даже знал лирических героев,

а героинь – их несколько, увы,
в коллекции мелькнуло мимоходом —
я, кажется, любил... Но нет. Мертвы
катрены, как в кунсткамере уроды.

Затасканы, изжёваны, сухи
когда-то актуальные до боли
мои негениальные стихи.
Зачем они хранятся в этом холле?

На них едва ли остановит взор
в читальный зал спешащий студиозус.
Мой звездный час и жалкий мой позор,
моя привычка становиться в позу —

кому они нужны? И смех, и грех...
И рифма до обидного дурная —
такой печальный памятник для тех,
кто больше обо мне не вспоминает.

Пессимист

Там, где треплет ветер чахлый куст
и бросает в лужу павший лист,
где стакан наполовину пуст,
агрессивный бродит пессимист.

Он давно растратил прежний пыл
и в бою решающем разбит.
Скалолаз вершин не покорил,
спутник не добрался до орбит.

Не взлетел, и вот – уже не тот.
И от злобы бьет его озноб,
и такие песни он поёт,
что, услышав, сам полезешь в гроб.

Втоптан в тротуар прогнивший лист
и укутан утренним снежком...
В магазин плетётся пессимист —
послан за стиральным порошком.

Тюльпаны

Сегодня дождь. Торопишься. Хлюп да хлюп.
Тюльпаны тащишь. Бабушка на углу,
должно быть, удивительный жизнелюб...
Весна. Подрываясь, видишь всё ту же мглу,

но вот добреешься – утро уже добрей.
Едва взглянув, как мило сопит жена,
хватаешь брюки и кошелёк. Скорей.
Без шапки и без зонта. Капюшон. Весна.

И вот – тюльпаны. Очередь. Долгий миг.
Какой-то поникший вид, покрасивше нет?
Стоять хоть будут? Дайте из дорогих.
Весна. Торопишься. Тащишь домой букет

и думаешь – вот цветы, и они спасут
от глупых ссор, зазря швыранутых слов,
её обид, не вымытых ей посуд,
тобой в ответ не выметенных ковров,

и чувствуешь – тот задор и былой азарт
вернутся... Тюльпаны в вазе. Пора бежать.
Весна. Намокшие голуби. Лужи. Март.
В маршрутке затхло. Жизнь за окном свежа.

Миниатюра

Друзья заводят паблики, а я считаю рублики.
Пою охрипшим зябликом, потерянным для публики.
Живу в хрущевом кубрике, забытым динозавриком.
Пишу в привычной рубрике всё те же кракозябрики.

Я буду очень добреньким, я стану самым кругленьким.
В моем моральном облике остались только рублики,
душа – дырявей бублика и жалостней журавлика.
А ведь была – республикой непокоренной Африки!

Едва заблещет золото – вокруг найдутся гоблины.
Счастливцы все, кто молоды, ещё не приспособлены.
Друзья искрятся радугой, подруги строчат паблики.
А мне бы плыть по Ладоге на маленьком кораблике...

Сюжет
«Вот и всё, это Ваймар, детка:
Прелесть, молодость и дожди».

Наталья Пирогова.

Расцвели по весне «шенгены», растревожились города.
Остарбайтеры через Вену разлетаются, кто куда.
Кто стремится из сил последних свой счастливый урвать билет,
кто наденет, вздохнув, передник. Кто – наследник, а кто – поэт.

Отделяю зерно от плевел не затем, чтобы хаять труд
умотавших по «work and travel» оболваниваться в фаст-фуд...
Череда вековых повторов предрешает сюжетный строй,
где в философах – тот, который будет жизнь называть сестрой.

Безусловно силён в ученьи, а в стихах – неизменно рад,
наблюдая в окне харчевни пунктуальный немецкий сад,
он пытается наслаждаться распорядком... О, времена!
Нет, в сплетении вариаций здесь – не он, а уже она.

Может, погреб Ауэрбаха посещает её во снах.
Но она неподвластна страху, потому что прошла сквозь страх
и вернётся ярчайше-пёстрым благозвучием нас лечить —
милосердная, как медсёстры, и упрямая, как врачи.

Примерять на себя вериги, ибо выбор её таков,
примирять диалог религий и смешение языков,
всю себя раздарить высоткам, что рассветом озарены, —
ибо мир виртуозно соткан не для третьей большой войны.