Сергей Владимиров: В Освенциме тебя не считали человеком. Номером!

В Освенциме (нем. Аушвице), а затем в Бухенвальде, Дори его, как и других заключенных, фашисты человеком не считали. Номером!

«…Нас вывели на плац. Зачем — не знал никто. Но когда стали выстраивать особым образом, люди поняли: вновь устраивается показательная казнь.

Их было одиннадцать, этих ребят поляков, которых конвоиры проводили мимо наших шеренг. Одиннадцать смельчаков-сорвиголова, совершивших побег из Освенцима. Тощие, как и все мы, побитые, они пытались идти к виселице прямо, острые подбородки поднимали так, чтобы всем было видно: высокий дух человеческий и стремление к свободе — бессмертны. Взгляд одного из этих юношей (зрачки у него были расширены настолько, что светлые глаза казались черными) остановились на моем лице. Это осталось в памяти на всю жизнь. Как и тренированные движения палачей, которые ногами выбивали табуретки из-под ног этих одиннадцати».

Сергею Владимирову тогда было шестнадцать лет. В Освенцим попал пятнадцатилетним. До этого ему удалось бежать из лагеря военнопленных на донецкой станции Волноваха, в котором он оказался, выходя из окружения (пацан-семиклассник в военной части НКВД был ездовым, правил телегой, ухаживал за лошадьми). Некоторое время спустя подросток жил у добрых людей в селе Марьевке, однако там местных ребят фашисты отправляли в Германию, поэтому загребли и его. Удалось убежать и с товарняка, который вез их на чужбину. Это уже — в Катовицах, где была длительная остановка эшелона. Убегая, пацан думал: сяду в какой-то поезд, направляющийся на восток, и вернусь в Украину. Но уже на железнодорожном переезде и его, и старших, чем он Вову Демченко и еще одного парня Николая (Сергей Палладиевич не запомнил его фамилии) схватила местная полиция. Тогда чуть ли не на три месяца оказались в фашистской тюрьме. Затем ребят, вместе с другими заключенными, отправили в лагерь смерти Освенцим (Аушвиц).

Там-то, уже в первый после приезда день, Сергею и выкололи на руке тот номер «102497».

«У меня иногда спрашивают: «Страшно было? Как ты себя там чувствовал?» Что ответить? Я чувствовал себя как тот, кто получил смертный приговор, только и того, что не знал, когда именно смерть наступит: сегодня утром или сегодня вечером или ночью. После предварительного тюремного «курорта» я был тогда одна кожа и кости. А поставили меня грузчиком — таскать мешки с цементом. Бросят мешок на плечи — и сердце заходится. А надо, чтобы ноги выдержали, не подкосились. Если упал — то все: тебя тут же, на месте, палками добьют. Метода такая: или ты пригоден к работе, или мертвый».

По ночам Сергею снились родные края, мама, брат, отец, ушедшие на фронт в сорок первом. И — хлеб. Щедрыми ломтиками, а не лагерный, размером чуть больше спичечного коробка. И мамин украинский борщ, а не баланда с брюквы. Иногда хлеба выдавали больше. Это значило, что в Аушвиц доставлена новая партия еврейских семей. Чадно дымили трубы крематориев. Людей вместе с детьми вели якобы в баню, а на самом деле… Это был, как насмешливо говорили фашисты, еще один выход из Освенцима — через трубу…

И вспоминать, и рассказывать об этом Сергею Палладиевичу было нелегко. Даже спустя годы нервы не выдерживали, на глаза то и дело наворачивались слезы. Сам Владимиров чудом остался в живых. Было, совсем ослаб, вечером не знал, сможет ли встать утром. Лежал на нарах в предсмертной тоске в совершенно мокрой одежде (у кого-то на верхней полке были больные почки, и моча стекала через щели) и думал: может, броситься на провод высокого напряжения? Это все же вроде лучше, чем умереть от побоев палкой и сгореть в печи…

Выжил тогда Сергей благодаря чешскому товарищ Кубишу Стандо из Брно. У того были свои подпольные связи, и Сергея Владимирова временно перевели на физически легкую работу.

Но работать пришлось изо дня в день проходя мимо огромной кучи обуви, которую снимали с себя цыгане и евреи перед тем, как войти в газовую камеру. «Там рядом с мужскими ботинками были женские. Некоторые на каблуках. Почему-то вот это особенно ужасало, било по нервам. Так же, как и другое: детские сапожки, сандалики и даже пинеточкы». Здесь Сергей Палладиевич вздохнул и сжал кулаки так, что косточки на них побелели.

Несколько секунд мы молчали. Я вспомнила впечатляющие кадры из фильма Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм»… Там были использованы и показания на Нюрнбергском процессе штандартенфюрера СС Гесса, который исполнял обязанности коменданта Освенцима. «В Освенциме было убито 2,5 миллиона человек, а 500 000, кроме того, погибли от болезней и голода. Дети младшего возраста непременно уничтожались… Очень часто женщины пытались скрыть детей под одеждой, но, конечно, когда это обнаруживали, то забирали детей и уничтожали». Это — слова самого Гесса. И все эти злодеяния — страшно даже представить — были!

Только в блоке, где находился и Владимиров, за ночь умирало до 40 заключенных. «Полтора года здесь — полутора лет ада, — сказал во время той нашей беседы Сергей Палладиевич. — Самое страшное, когда ко всему добавился запах горелого человеческого мяса, разлитый в воздухе. Это уже — в сорок четвертом, когда в Аушвиц привезли большую группу венгерских евреев, которых здесь сжигали живыми, «по-средневековому» — на кострах в больших траншеях.

И можно было бы от всего того сойти с ума, если бы живые заключенные не поддерживали друг друга: когда собственным пайком, а когда и просто словом «товарищ», которое звучало здесь на разных языках. Поддерживали, да. И мечтали, что он все-таки наступит, день победы над фашизмом. Здесь было свое сопротивление, своя борьба. Так же, как в Бухенвальде, как в подземном лагере Дора…

После освобождения Владимиров служил в армии, получил профессию водителя. А по годам работы в Криворожском автотресте он — ветеран этого предприятия… Так не хотелось верить известию о его смерти, траурной рамке, роковой строке с некролога «ушел из жизни…». Ведь, кажется, совсем недавно на встрече с молодежью одного из профтехучилищ нашего города он так молодо рассказывал, как было ездил в один небольшой городок России, долго стоял на речном вокзале, чтобы только увидеть (подойти — не решался) легендарного Девятаева. Да-да, того самого летчика Девятаева, который, будучи узником одного из концлагерей — Заксенхаузена, похитил у фашистов самолет и добрался-таки к нашим, передав важное: «Узники концлагерей спин перед фашистами не гнут, перед гадами не ползают. В сердцах — прорыв на волю, к свободе!».