Наш земляк положил конец наземным атомным испытаниям

А узнала я о нем от его брата Евгения Васильевича, проживающего в Запорожье. Живущая в Днепропетровске дочь регулярно доставляет отцу «Вечерку». В одном из номеров (от 6 ноября с.г.) Решетников-младший вычитал о «кузькиной матери» и вспомнил, что к ней был причастен и его брат.

Две даты в жизни Решетникова особые – бомбардировка Днепропетровска 15 мая 1943-го (а именно - железнодорожного узла) и участие в сбросе ядерной бомбы («кузькиной матери») над островом Новая Земля в начале 60-х. Обе врезались в память – и по зрелищности, и по важности.

Днепропетровск бил здорово

Ночной полет над родным городом на бомбардировщике казался фантастичным. Ведь где-то курс пролегал и над головами родителей. А из родных и знакомых с детства стен палили оккупанты.

Только после освобождения города Василий Васильевич узнал, что его батя решил, что немцам Днепр ни за что не одолеть, да и вся эта военная затея ненадолго, и потому, подхватив свое семейство и самое необходимое для короткой жизни вдали от дома, переехал на левый берег Днепра и остановился в приглянувшейся ему деревне. Там их немцы и обошли. Пришлось возвращаться, только пристанища искать на другом конце города (из-за сына-летчика, о котором немцам могли донести соседи).

- Днепропетровск бил здорово, - вспоминал Решетников, - огонь зря не разбрасывал и прожекторов собрал до черта. Но на боевом курсе с большой высоты стали чуть просматриваться кварталы города. Я угадал на параллели Днепра нашу главную, прямую как стрела магистраль – проспект Карла Маркса, прикинул в сплошной черноте район Херсонской, где был наш дом, Садовой и Комсомольской – место сбора моих друзей.

Вскоре машину поймали прожектора, и вокруг стали ложиться тяжелые снаряды. Один из них задел корпус. Правый мотор загорелся. С капота задрался лоскут дюраля. Стали падать обороты. С трудом вытягивая штурвал, борясь с горящим и работающим с перебоями мотором, предельно снизив скорость и высоту, Решетников таки довел бомбардировщик до линии фронта и посадил в Серпухове.

Зрелище на земле открылось любопытное. Из моторного капота был выдран метровый клок. На двух цилиндрах разбиты головки. В фильтрах полно железа. Мотор пришлось менять, а капот мастера заклепали огромной дюралевой латкой и крупно на ней прочеканили: «Днепропетровск».

Конец наземным атомным испытаниям

Будучи командиром авиакорпуса, который располагался в Виннице, Василий Васильевич как-то получил задание выделить экипаж для сброса атомной бомбы над островом Новая Земля. Долгие годы эта информация была засекречена.

- Все экипажи-носители и их самолеты, - вспоминал Герой Советского Союза, - были на особом ежедневном учете не только в нашем штабе, но и в самых высоких московских. Ядерные заряды под надзором особо обученных инженерных подразделений хранились в тепле и холе, в просторных светлых подземных залах, и никогда, исключая карибский переполох, не поднимались на поверхность, а классные занятия и тренировочные полеты мы проводили с холостыми учебными спецбомбами. Но однажды было получено право на выдачу одной настоящей. По плану государственного руководства готовился испытательный воздушный взрыв. По условиям подрыва, эта совсем небольшая, мягкой обтекаемой формы изящная бомбочка содержала в себе не менее двух с половиной мегатонн разрушительной силы.

Та самая «кузькина мать», как прозвали ее ядерщики.

Сбросить бомбу поручили заместителю командира полка по политической части Ионе Баженову. Сопровождать его решили всем полком, расположив самолеты в небе над Новой Землей в боевом порядке - чтобы на разных расстояниях и курсовых углах от эпицентра взрыва проверить «на ощупь» воздействие ударной волны на самолетную конструкцию и экипаж.

На глаза опустили очки с густо-черными светофильтрами - настолько плотными, что сквозь них не просматривались кабинные приборы.

- Вдруг в заоблачные пределы, озолотив облака, вырвалось ярчайшее свечение, - вспоминает экс-летчик. – Но длилось секунды. Свет так же тихо осел, как и появился, а спустя несколько мгновений нас раз за разом тряхнуло так, как если бы мы, сидя в автомобиле и мчась на большой скорости, проскочили через разбитый многоколейный переезд железнодорожного полотна. Тупые удары пронизали весь каркас машины, прошли по позвоночникам. Чуть закачались крылья, зарыскал нос, по циферблатам анероидных приборов загуляли стрелки. Мы пошуровали рулями, успокаивая машину, и она снова поплыла вполне послушно. Теперь начиналось зрелище. Слева, из ровной глади облаков, стал стремительно расти огромный белый купол. Едва достигнув полушара, он прорвался сквозь облачный слой, таща за собой широкий дымный столб. А на его вершине клубился, переливаясь на солнце нежнейшими тонами всех цветов радуги, колоссальный тюрбан.

Весь полк, как по кругу почета, прошелся вокруг пестрого монстра, после чего взял курс на аэродром.

- Жаль, ни у кого не было фотоаппарата, - до сих пор жалеет генерал-полковник, на всю жизнь завороженный грозным величием роскошного гриба, - да в те поднадзорные годы и не могло быть. Но дома нашлись акварельные краски, и ту «экзотику» я все-таки изобразил.

Все машины оказались целы, кроме самолета Баженова. На корпусе и деталях бурели следы подпалин, потускнело остекление кабины, а в дюралевом покрытии обозначились трещины. Самолет списали и перегнали как экспонат на учебную площадку Киевского высшего инженерного авиаучилища.

Это был последний воздушный ядерный взрыв. После него испытания ушли под землю, и больше «роскошных тюрбанов» уже никто не видел.